Альфред лорд теннисон улисс. Альфред теннисон. улисс. Мы шли под вечер вдоль межи…

Одно из самых известных произведений английской литературы, эталон викторианской поэзии - стихотворение "Улисс" Альфреда Теннисона, и сегодня не теряет актуальности как с поэтической, так и со смысловой точки зрения. О чем Теннисон написал это произведение? Что значит слово "Улисс"?

Название стихотворения

Улисс - это латинская форма имени Одиссея, царя острова Итака из древнегреческой мифологии. Стихотворение Теннисона "Улисс" написано от лица Одиссея, поэтому и названо его именем - в той форме, которая была более распространена в Викторианской Англии.

Варианты перевода

Каноничным считается перевод стихотворения Альфреда Теннисона "Улисс" на русский язык, выполненный Константином Бальмонтом. Этот перевод очень близок к оригиналу, сохранены литературные фразообразования, характерные для переводов викторианской литературы в конце девятнадцатого века.

Немного пользы в том, что, царь досужий,
У очага, среди бесплодных скал,
Я раздаю, близ вянущей супруги,
Неполные законы этим диким,
Что копят, спят, едят, меня не зная.
Мне отдых от скитаний, нет, не отдых,
Я жизнь мою хочу испить до дна...

Но несмотря на максимальную схожесть с английским оригиналом, на сегодняшний день перевод Бальмонта является очень сложным для восприятия.

Ситуацию исправил Григорий Кружков - его перевод хоть не является дословным, но и не искажает оригинал, являясь при этом более понятным для современного читателя.

Что пользы, если я, никчемный царь
Бесплодных этих скал, под мирной кровлей
Старея рядом с вянущей женой,
Учу законам этот темный люд? -
Он ест и спит и ничему не внемлет.
Покой не для меня; я осушу
До капли чашу странствий; я всегда
Страдал и радовался полной мерой...

История создания

Стихотворение "Улисс" Теннисон написал в сентябре 1833 года в возрасте 24 лет. Многие считают, что под Улиссом, последнее плавание которого описывается в поэме, Альфред Теннисон подразумевал самого себя, однако это не совсем верно. Едва окончивший Кембридж, подверженный революционным настроениям и мечтающий о лучшем будущем, Альфред Теннисон вряд ли мог говорить о последнем плавании.

В августе 1833 года от апоплексического удара погибает лучший друг Теннисона и жених его родной сестры - Артур Хэллем. Молодые люди подружились в 1829 году, в студенческие годы. Дружба с Артуром во многом повлияла на Альфреда и помогла ему выйти из глубокой депрессии, связанной с первыми годами учебы в Кембридже. Теннисон и Хэллем проводили много времени вдвоем, вместе участвовали в революционном заговоре испанских политиков, а вскоре сблизились еще больше, когда Артур посватался к Эмили Теннисон. Но внезапно молодой человек умирает. Неудивительно, если поэт, буквально обожествлявший своего друга, после его смерти сравнил Артура с мифическим героем, уплывающим в свой последний путь за Ахиллесову пяту. Говоря о необходимости сражаться до конца, Альфред Теннисон, возможно, намекал на подозрение о самоубийстве Хэллема.

Первая публикация "Улисса" Теннисона состоялась в 1842 году. Это произошло лишь спустя девять лет после написания стихотворения.

Анализ

"Улисс" Теннисона являет собой поэму, написанную в форме драматического монолога. Это своеобразный пересказ отрывка из "Одиссеи" Гомера о последнем странствии Одиссея-Улисса, который в версии поэта отправляется не на родину, а в новое путешествие к неизведанным землям.

Теннисон романтизирует своего Одиссея, умалчивая о его жестокости, но наделяя утрированной жаждой странствий и желанием убежать от серой действительности. Он превращает его чуть ли не в своеобразный аналог байроновского Чайльд-Гарольда.

Также значительным отличием является умолчание Теннисона о "многоумности", то есть хитрости и интеллектуальности Одиссея. Гомер пишет об этом, так как это свойственно мифологическому эпосу, но идет вразрез с образом романтического героя, которого создает из своего Улисса Теннисон.

Выразительные средства

Как сказал о форме стихотворения "Улисс" Теннисона писатель это "строгий и утонченный монолог, написанный белым стихом". Помимо отсутствия рифмы, белый стих Теннисона лишен еще и строгого размера - изменения длины фраз и размещения ударений в исполнении поэта превращается в особое средство художественной выразительности. Первая половина стихотворения, описывающая скучную жизнь в Итаке, размеренную и спокойную, выражает неспешность речи и мыслей Улисса. Но когда он начинает вспоминать о подвигах и приключениях, ритм стиха сбивается, а речь перестает быть размеренной - в этом моменте читатель будто чувствует, как участилось сердцебиение Одиссея.

Употребление нарочито длинных фраз в стихотворении также является выразительным средством - сложносочиненные и сложноподчиненные предложения подчеркивают естественность течения мыслей лирического героя. Последние строки: "Дерзать, искать, найти и не сдаваться!" ускоряют ритм за счет перечисления, и становится понятно - Улисс и его матросы отправились в путешествие.

Влияние и упоминание в других произведениях

Стихотворение Альфреда Теннисона "Улисс" стало хрестоматийным: оно изучалось в английских школах 19-20 века (во многих изучается и по сей день). Многими литературоведами произведение названо эталоном романтической поэзии викторианской эпохи. Жажда познания, странствий и получения нового опыта, звучавшая из уст Улисса, была созвучна с империалистической идеологией Великобритании, пропагандирующей расширение британских границ до самых отдаленных мест планеты.

Наибольшей популярностью пользуется последняя строчка стихотворения: "Дерзать, искать, найти и не сдаваться!", ставшая крылатой: она является девизом многих учебных заведений Великобритании и некоторых других стран. В 2012 году она была выбрана в качестве девиза Олимпийских игр в Лондоне. Также фраза использовалась в эпиграфах к романам "Два капитана" Каверина и "Корабль его величества" Маклина. В кинематографе она была использована в таких фильмах, как "007: Координаты "Скайфолл", "Общество мертвых поэтов" и "Одна неделя".

Немного пользы в том, что, царь досужий,
У очага, среди бесплодных скал,
Я раздаю, близ вянущей супруги,
Неполные законы этим диким,
Что копят, спят, едят, меня не зная.
Мне отдых от скитаний, нет, не отдых,
Я жизнь мою хочу испить до дна.
Я наслаждался, я страдал - безмерно,
Всегда, - и с теми, кем я был любим.
И сам с собой, один. На берегу ли,
Или когда дождливые Гиады
Сквозь дымный ток ветров терзали море, -
Стал именем я славным, потому что,
Всегда с голодным сердцем путь держа,
Я знал и видел многое, - разведал
Людские города, правленья, нравы,
И разность стран, и самого себя
Среди племен, являвших мне почтенье,
Я радость боя пил средь равных мне,
На издававших звон равнинах Трои.
Я часть всего, что повстречал в пути.
Но пережитый опыт - только арка,
Через нее непройденное светит,
И край того нетронутого мира,
Чем дальше путь держу, тем дальше тает.
Как тупо-тускло медлить, знать конец,
В закале ржаветь, не сверкать в свершенье.
Как будто бы дышать - уж значит жить.
Брось жизнь на жизнь, все будет слишком мало.
И сколько мне моей осталось жизни?
Лишь краешек. Но каждый час спасен
От вечного молчания, и больше -
Весть нового приносит каждый час.
Копить еще какие-то три солнца, -
Презренно, - в кладовой хранить себя,
И этот дух седой, томимый жаждой,
Вслед знанью мчать падучею звездой
За крайней гранью мысли человека.
Здесь есть мой сын, родной мой Телемах,
Ему оставлю скипетр я и остров, -
Возлюбленный, способный к различенью,
Неторопливой мудростью сумеет
В народе угловатости сровнять
И привести к благому ровным всходом.
Он безупречен, средоточно-четок,
Обязанности общие блюдя
И в нежности ущерба не являя,
Богов домашних в меру он почтит,
Когда меня здесь более не будет.
Свое свершает он, а я мое.
Вот порт. На корабле надулся парус.
Замглилась ширь морей. Мои матросы,
Вы, что свершали, бились, размышляли
Со мною вместе, с резвостью встречая
И гром и солнце, - противопоставить
Всему умея вольное лицо, -
Мы стары, я и вы. Но в старых годах
Есть честь своя и свой достойный труд.
Смерть замыкает все. Но благородным
Деянием себя отметить можно
Перед концом, - свершением, пристойным
Тем людям, что вступали в бой с богами.
Мерцая, отступает свет от скал,
Укоротился долгий день, и всходит
Медлительно над водами луна.
Многоголосым гулом кличет бездна.
Плывем, друзья, пока не слишком поздно
Нам будет плыть, чтоб новый мир найти.
Отчалим и, в порядке строгом сидя,
Ударим по гремучим бороздам.
Мой умысел - к закату парус править,
За грань его, и, прежде чем умру,
Быть там, где тонут западные звезды.
Быть может, пропасть моря нас проглотит,
Быть может, к Островам дойдем Счастливым,
Увидим там великого Ахилла,
Которого мы знали. Многих нет,
Но многие доныне пребывают.
И нет в нас прежней силы давних дней,
Что колебала над землей и небо,
Но мы есть мы. Закал сердец бесстрашных,
Ослабленных и временем и роком,
Но сильных неослабленною волей
Искать, найти, дерзать, не уступать.

Вот порт. На корабле надулся парус.
Замглилась ширь морей. Мои матросы,
Вы, что свершали, бились, размышляли
Со мною вместе, с резвостью встречая
И гром и солнце, - противопоставить
Всему умея вольное лицо, -
Мы стары, я и вы. Но в старых годах
Есть честь своя и свой достойный труд.
Смерть замыкает все. Но благородным
Деянием себя отметить можно
Перед концом, - свершением, пристойным
Тем людям, что вступали в бой с богами.
Мерцая, отступает свет от скал,
Укоротился долгий день, и всходит
Медлительно над водами луна.
Многоголосым гулом кличет бездна.
Плывем, друзья, пока не слишком поздно
Нам будет плыть, чтоб новый мир найти.
Отчалим и, в порядке строгом сидя,
Ударим по гремучим бороздам.
Мой умысел - к закату парус править,
За грань его, и, прежде чем умру,
Быть там, где тонут западные звезды.
Быть может, пропасть моря нас проглотит,
Быть может, к Островам дойдем Счастливым,
Увидим там великого Ахилла,
Которого мы знали. Многих нет,
Но многие доныне пребывают.
И нет в нас прежней силы давних дней,
Что колебала над землей и небо,
Но мы есть мы. Закал сердец бесстрашных,
Ослабленных и временем и роком,
Но сильных неослабленною волей
Искать, найти, дерзать, не уступать.

Перевод К.Д. Бальмонта

It little profits that an idle king,с
By this still hearth, among these barren crags,с
Matched with an agèd wife, I mete and doleс
Unequal laws unto a savage race,
That hoard, and sleep, and feed, and know not me.

I cannot rest from travel: I will drinkс
Life to the lees: all times I have enjoyedс
Greatly, have suffered greatly, both with thoseс
That loved me, and alone; on shore, and whenс
Through scudding drifts the rainy Hyadesс
Vexed the dim sea: I am become a name;с
For always roaming with a hungry heartс
Much have I seen and known; cities of menс
And manners, climates, councils, с
Myself not least, but honoured of them all;с
And drunk delight of battle with my peers,с
Far on the ringing plains of windy Troy .с
I am a part of all that I have met;с
Yet all experience is an arch wherethroughс
Gleams that untravelled world, whose margin fades
For ever and for ever when I move.с
How dull it is to pause, to make an end,с
To rust unburnished, not to shine in use!сс
As though to breathe were life. Life piled on lifeс
Were all too little, and of one to meс
Little remains: but every hour is savedс
From that eternal silence, something more,с
A bringer of new things; and vile it wereс
For some three suns to store and hoard myself,
And this grey spirit yearning in desire
To follow knowledge like a sinking star,с
Beyond the utmost bound of human thought.

This my son, mine own Telemachus,
To whom I leave the sceptre and the isle-
Well-loved of me, discerning to fulfil
This labour, by slow prudence to make mildс
A rugged people, and through soft degreesс
Subdue them to the useful and the good.с
Most blameless is he, centred in the sphereс
Of common duties, decent not to failс
In offices of tenderness, and payс
Meet adoration to my household gods,с
When I am gone. He works his work, I mine.

There lies the port; the vessel puffs her sail:с
There gloom the dark broad seas. My mariners,
Souls that have toiled, and wrought, and thoughtс
with me -
That ever with a frolic welcome took
The thunder and the sunshine, and opposedс
Free hearts, free foreheads - you and I are old;с
Old age hath yet his honour and his toil;с
Death closes all: but something ere the end,с
Some work of noble note, may yet be done,с
Not unbecoming men that strove with Gods.с
The lights begin to twinkle from the rocks:с
The long day wanes: the slow moon climbs: the deepс
Moans round with many voices. Come, my friends,с
"Tis not too late to seek a newer world.с
Push off, and sitting well in order smiteс
The sounding furrows; for my purpose holds
To sail beyond the sunset, and the bathsс
Of all the western stars, until I die.с
It may be that the gulfs will wash us down:с
It may be we shall touch the Happy Isles,с
And see the great Achilles, whom we knewс
Though much is taken, much abides; and though
We are not now that strength which in old days
Moved earth and heaven; that which we are, we are;с
One equal temper of heroic hearts,
Made weak by time and fate, but strong in will
To strive, to seek, to find, and not to yield.

Перевод с английского Константина Бальмонта

Вот порт. На корабле надулся парус.
Замглилась ширь морей. Мои матросы,
Вы, что свершали, бились, размышляли
Со мною вместе, с резвостью встречая
И гром и солнце, – противопоставить
Всему умея вольное лицо, –
Мы стары, я и вы. Но в старых годах
Есть честь своя и свой достойный труд.
Смерть замыкает все. Но благородным
Деянием себя отметить можно
Перед концом, – свершением, пристойным
Тем людям, что вступали в бой с богами.
Мерцая, отступает свет от скал,
Укоротился долгий день, и всходит
Медлительно над водами луна.
Многоголосым гулом кличет бездна.
Плывем, друзья, пока не слишком поздно
Нам будет плыть, чтоб новый мир найти.
Отчалим и, в порядке строгом сидя,
Ударим по гремучим бороздам.
Мой умысел – к закату парус править,
За грань его, и, прежде чем умру,
Быть там, где тонут западные звезды.
Быть может, пропасть моря нас проглотит,
Быть может, к Островам дойдем Счастливым,
Увидим там великого Ахилла,
Которого мы знали. Многих нет,
Но многие доныне пребывают.
И нет в нас прежней силы давних дней,
Что колебала над землей и небо,
Но мы есть мы. Закал сердец бесстрашных,
Ослабленных и временем и роком,
Но сильных неослабленною волей
Искать, найти, дерзать, не уступать.

Семь веков английской поэзии. Англия. Шотландия. Ирландия. Уэльс. В 3 т. – Т. 2. – М.: Водолей Publishers, 2007. – С. 707-709.

Улисс
Перевод с английского Григория Кружкова

Что пользы, если я, никчемный царь
Бесплодных этих скал, под мирной кровлей
Старея рядом с вянущей женой,
Учу законам этот темный люд? –
Он ест и спит и ничему не внемлет.

Покой не для меня; я осушу
До капли чашу странствий; я всегда
Страдал и радовался полной мерой:
С друзьями – иль один; на берегу –
Иль там, где сквозь прорывы туч мерцали
Над пеной волн дождливые Гиады.
Бродяга ненасытный, повидал
Я многое: чужие города,
Края, обычаи, вождей премудрых,
И сам меж ними пировал с почетом,
И ведал упоенье в звоне битв
На гулких, ветреных равнинах Трои.

Я сам – лишь часть своих воспоминаний:
Но все, что я увидел и объял,
Лишь арка, за которой безграничный
Простор – даль, что все время отступает
Пред взором странника. К чему же медлить,
Ржаветь и стынуть в ножнах боязливых?
Как будто жизнь – дыханье, а не подвиг.
Мне было б мало целой груды жизней,
А предо мною – жалкие остатки
Одной; но каждый миг, что вырываю
У вечного безмолвья, принесет
Мне новое. Позор и стыд – беречься,
Жалеть себя и ждать за годом год,
Когда душа изныла от желанья
Умчать вслед за падучею звездой
Туда, за грань изведанного мира!

Вот Телемах, возлюбленный мой сын,
Ему во власть я оставляю царство;
Он терпелив и кроток; он сумеет
С разумной осторожностью смягчить
Бесплодье грубых душ и постепенно
Взрастить в них семена добра и пользы.
Незаменим средь будничных забот,
Отзывчив сердцем, знает он, как должно
Чтить без меня домашние святыни:
Он выполнит свое, а я – свое.

Передо мной – корабль. Трепещет парус.
Морская даль темна. Мои матросы,
Товарищи трудов, надежд и дум,
Привыкшие встречать веселым взором
Грозу и солнце, – вольные сердца!
Вы постарели, как и я. Ну что ж;
У старости есть собственная доблесть.
Смерть обрывает все; но пред концом
Еще возможно кое-что свершить,
Достойное сражавшихся с богами.

Вон замерцали огоньки по скалам;
Смеркается; восходит месяц; бездна
Вокруг шумит и стонет. О друзья,
Еще не поздно открывать миры, –
Вперед! Ударьте веслами с размаху
По звучным волнам. Ибо цель моя –
Плыть на закат, туда, где тонут звезды
В пучине Запада. И мы, быть может,
В пучину канем – или доплывем
До Островов Блаженных и увидим
Великого Ахилла (меж других
Знакомцев наших). Нет, не все ушло.
Пусть мы не те богатыри, что встарь
Притягивали землю к небесам,
Мы – это мы; пусть время и судьба
Нас подточили, но закал все тот же,
И тот же в сердце мужественный пыл –
Дерзать, искать, найти и не сдаваться!

Сб. «Стихотворения», 1842

Улисс (Одиссей) – царь Итаки, участник Троянской войны; муж Пенелопы, отец Телемаха , проведший двадцать лет в странствиях. Непосредственным источником стихотворения послужила «Божественная комедия» Данте (Ад, Песнь XXVI, ст. 90 и далее); ср. начало стихотворения со строками Данте: «Ни нежность к сыну, ни перед отцом / Священный страх, ни долг любви спокойный, / Близ Пенелопы с радостным челом / не возмогли смирить мой голод знойный / Изведать мира дольний кругозор / И всё, чем дурны люди и достойны. / И я в морской отважился простор…» (94-100, пер. М. Лозинского). Любопытно, что в поэме Данте легендарному страннику Улиссу отведено место в восьмом кругу Ада; он приговорен как лукавый советчик.
Гиады – семь звезд в созвездии Тельца, образующие его «рога»; в античной мифологии – семь дочерей Атланта и океаниды Эфры, взятые Зевсом на небо и превращенные в созвездие. С их восхождением начиналось дождливое время года. Формулировка Теннисона «дождливые Гиады» перекликается со строкой из «Энеиды» Вергилия: «pluviasque Hyadas» (i. 744) (в русском переводе: «Влажных созвездье Гиад…», пер. С. Ошерова)» (Г. М. КРУЖКОВ, с. 374).

Теннисон А. Волшебница Шалотт и другие стихотворения, 2007. – С. 67-71.

It little profits that an idle king,
By this still hearth, among these barren crags,
Matched with an agèd wife, I mete and dole
Unequal laws unto a savage race,
That hoard, and sleep, and feed, and know not me.

I cannot rest from travel: I will drink
Life to the lees: all times I have enjoyed
Greatly, have suffered greatly, both with those
That loved me, and alone; on shore, and when
Through scudding drifts the rainy Hyades
Vexed the dim sea: I am become a name;
For always roaming with a hungry heart
Much have I seen and known; cities of men
And manners, climates, councils, governments,
Myself not least, but honoured of them all;
And drunk delight of battle with my peers,
Far on the ringing plains of windy Troy.
I am a part of all that I have met;
Yet all experience is an arch wherethrough
Gleams that untravelled world, whose margin fades
For ever and for ever when I move.
How dull it is to pause, to make an end,
To rust unburnished, not to shine in use!
As though to breathe were life. Life piled on life
Were all too little, and of one to me
Little remains: but every hour is saved
From that eternal silence, something more,
A bringer of new things; and vile it were
For some three suns to store and hoard myself,
And this grey spirit yearning in desire
To follow knowledge like a sinking star,
Beyond the utmost bound of human thought.

This my son, mine own Telemachus,
To whom I leave the sceptre and the isle-
Well-loved of me, discerning to fulfil
This labour, by slow prudence to make mild
A rugged people, and through soft degrees
Subdue them to the useful and the good.
Most blameless is he, centred in the sphere
Of common duties, decent not to fail
In offices of tenderness, and pay
Meet adoration to my household gods,
When I am gone. He works his work, I mine.

There lies the port; the vessel puffs her sail:
There gloom the dark broad seas. My mariners,
Souls that have toiled, and wrought, and thought with me-
That ever with a frolic welcome took
The thunder and the sunshine, and opposed
Free hearts, free foreheads-you and I are old;
Old age hath yet his honour and his toil;
Death closes all: but something ere the end,
Some work of noble note, may yet be done,
Not unbecoming men that strove with Gods.
The lights begin to twinkle from the rocks:
The long day wanes: the slow moon climbs: the deep
Moans round with many voices. Come, my friends,
"Tis not too late to seek a newer world.
Push off, and sitting well in order smite
The sounding furrows; for my purpose holds
To sail beyond the sunset, and the baths
Of all the western stars, until I die.
It may be that the gulfs will wash us down:
It may be we shall touch the Happy Isles,
And see the great Achilles, whom we knew
Though much is taken, much abides; and though
We are not now that strength which in old days
Moved earth and heaven; that which we are, we are;
One equal temper of heroic hearts,
Made weak by time and fate, but strong in will
To strive, to seek, to find, and not to yield.

Альфред Теннисон
УЛИСС

Что пользы, если я, никчёмный царь
Бесплодных этих скал, под мирной кровлей
Старея рядом с вянущей женой,
Учу законам этот тёмный люд? –
Он ест и спит и ничему не внемлет.
Покой не для меня; я осушу
До капли чашу странствий; я всегда
Страдал и радовался полной мерой:
С друзьями – иль один; на берегу –
Иль там, где сквозь прорывы туч мерцали
Над пеной волн дождливые Гиады.
Бродяга ненасытный, повидал
Я многое: чужие города,
Края, обычаи, вождей премудрых,
И сам меж ними пировал с почётом,
И ведал упоенье в звоне битв
На гулких, ветреных равнинах Трои.

Я сам – лишь часть своих воспоминаний:
Но всё, что я увидел и объял,
Лишь арка, за которой безграничный
Простор – даль, что всё время отступает
Пред взором странника. К чему же медлить,
Ржаветь и стынуть в ножнах боязливых?
Как будто жизнь – дыханье, а не подвиг.
Мне было б мало целой груды жизней,
А предо мною – жалкие остатки
Одной; но каждый миг, что вырываю
У вечного безмолвья, принесёт
Мне новое. Позор и стыд – беречься,
Жалеть себя и ждать за годом год,
Когда душа изныла от желанья
Умчать вслед за падучею звездой
Туда, за грань изведанного мира!
Вот Телемах, возлюбленный мой сын.
Ему во власть я оставляю царство;
Он терпелив и кроток, он сумеет
С разумной осторожностью смягчить
Бесплодье грубых душ и постепенно
Взрастить в них семена добра и пользы.
Незаменим средь будничных забот,
Отзывчив сердцем, знает он, как должно
Чтить без меня домашние святыни:
Он выполнит своё, а я – своё.

Передо мной – корабль. Трепещет парус.
Морская даль темна. Мои матросы,
Товарищи трудов, надежд и дум,
Привыкшие встречать весёлым взором
Грозу и солнце – вольные сердца!
Вы постарели, как и я. Ну что ж;
У старости есть собственная доблесть.
Смерть обрывает всё; но пред концом
Ещё возможно кое-что свершить,
Достойное сражавшихся с богами.

Вон замерцали огоньки по скалам;
Смеркается, восходит месяц; бездна
Вокруг шумит и стонет. О друзья,
Ещё не поздно открывать миры, –
Вперёд! Ударьте вёслами с размаху
По звучным волнам. Ибо цель моя –
Плыть на закат, туда, где тонут звёзды
В пучине Запада. И мы, быть может,
В пучину канем – или доплывём
До Островов Блаженных и увидим
Великого Ахилла (меж других
Знакомцев наших). Нет, не всё ушло.
Пусть мы не те богатыри, что встарь
Притягивали землю к небесам.
Мы – это мы; пусть время и судьба
Нас подточили, но закал всё тот же.
И тот же в сердце мужественный пыл –
Дерзать, искать, найти и не сдаваться!

пер. Г. Кружкова

Альфред Теннисон
УЛИСС

пер. К. Бальмонта

Альфред Теннисон
УЛИСС

Нет толку в том, чтобы, король без дела,
У очага, затёртого средь скал,
С женой-старухой, я бы раздавал
Законы строгие средь этих дикарей,
Что спят, едят, пасут, не ведая меня.
Не стану отдыха искать от странствий; допью
Жизнь до конца; все что со мною было - было полным,
Страдал ли - сильно, радовался - сильно, один
И с теми, кто меня любил; на берегу
И в море, когда сквозь волны пенные Аид
В нас ливнем метил; я превратился в имя;
Скиталец вечный с жадною душой
Я много видел, много мне знакомо;
Людские грады, климаты, манеры,
Советы, государства, да и сам я
Почётом был отмечен среди них;
Я выпил радость битвы средь друзей
Далёко на равнинах звонких Трои.
Я частью стал всего, что мне встречалось;
Но встреча каждая - лишь арка; сквозь неё
Просвечивает незнакомй путь, чей горизонт
Отодвигается и тает в бесконечность.
Как скучно было бы остановиться,
Ржавея в ножнах не блестеть при деле!
Как будто жизнь - в дыханьи! Жизнь за жизнью -
Всё было б мало; мне ж и от одной
Осталось уж немного; но час каждый
Спасённый от молчания векового
Приносит новое; и было подло
Почти три лета хоронить себя
И серый дух, что так горит желаньем
За знаньем следовать, как за звездой упавшей,
Перешагнув пределы нашей мысли.
А вот и сын мой, добрый Телемах,
Кому оставлю скипетр и остров -
Он, мной любимый, завершить стремится
Работу эту, медленным терпеньем
Смягчить людей суровых, постепенно
К полезному труду их приручая.
Он безупречно исполняет долг
Общественный; могу я положиться
На нежную заботу и почёт,
Которыми богов он окружит
Домашних, когда я уйду отсюда.
Ему - своя работа, мне - моя.
А вот и порт; раздуло судно парус;
Лежат во мраке тёмные моря.
Матросы, трудились вы и мыслили со мной,
Вы с равной радостью приветствовали гром
И солнце яркое, на встречу выставляя
Свободные сердца - и вы и я стары;
У старости остались честь и долг.
Смерть скроет всё; но до конца успеем
Мы подвиг благородный совершить,
Людей, с богами бившихся, достойный.
На скалах понемногу меркнет отблеск; день
Уходит; медлительно ползёт луна; многоголосые
Глубины стонут. В путь, друзья,
Еще не поздно новый мир искать.
Садитесь и отталкивайтесь смело
От волн бушующих; цель - на закат
И далее, туда, где тонут звёзды
На западе, покуда не умру.
Быть может, нас течения утопят;
Быть может, доплывём до Островов
Счастливых, где вновь встретим Ахиллеса.
Уходит многое, но многое пребудет;
Хоть нет у нас той силы, что играла
В былые дни и небом и землею,
Собой остались мы; сердца героев
Изношенны годами и судьбой,
Но воля непреклонно нас зовет
Бороться и искать, найти и не сдаваться.

пер. И. Манделя

***
вариация М. Глебовой

Наши жизни сплелись.
Нас и так было мало. Теперь
Не осталось совсем. Каждый час, отвоеванный нами
У пучины безмолвия, тает в холодном тумане,
За которым виднеется настежь открытая дверь.
Что-то большее, чем измерение времени. Час
Нашей смерти. Предвестник того, что начнется.
Это будет страшнее, чем жар беспощадного солнца -
Наше тело погибнет. Но разум, отдельно от нас
Будет жить в беспредельности, в вечной слепой пустоте
И стремиться за знаньем, подобно летящей звезде.
Может быть, нас поглотит бездонный, невидимый ров,
Эта страшная бездна, откуда не будет возврата,
Может быть, мы достигнем далекого Острова Снов
И увидим героев, которых мы знали когда-то.
Уже многое отнято, но еще большего ждут
И мы тронемся в путь, как когда-то, когда мы умели
Двигать небо и землю. И жили на самом пределе
Человеческой силы. Мы знаем, что нам не вернут
Нашу молодость.
Мы постарели.
И наши сердца
Ослабели от тяжести лет и ударов судьбы.
Только воля сильна. И мы снова уходим, забыв
Обо всем. И находим.
И ищем.
И будем идти до конца.