ПТЖ 08.11.2014

В московском ТЮЗе настоящая Болдинская осень: Яновская и Гинкас выпустили по два новых спектакля, и каждый - повод для зрительского интереса и серьезных разговоров профессионалов. Последний по времени, сразу после «Кошкиного дома» Яновской, - «Кто боится Вирджинии Вулф» Гинкаса по знаменитой пьесе Олби.

Режиссер не просто перенес действие в фойе - он посадил зрителей прямо в комнату, где на их глазах разворачиваются изощренные игры супружеской четы Марты и Джорджа. Кто-то из публики сидит под картиной, которую разглядывают гости - Хани и Ник, пытаясь наладить светский разговор, кто-то едва не наступает на туфли, сброшенные пьяной Мартой, а два кресла на колесиках, которые в такт яростным диалогам героев стремительно передвигаются по диагонали небольшого пространства, того и гляди отдавят чьи-то ноги. Тут уже не сфальшивишь: актеры, как это любит делать , поставлены в экстремальные обстоятельства. Они ничем не защищены. Зрители тоже.

Пьесу Олби можно читать по-разному: уходить в бездну размышлений о времени и цивилизации, благо любимое произведение интеллектуалов шестидесятых годов дает для этого много возможностей (сразу, например, было замечено, что главные герои носят имена первой в истории США президентской пары, тоже, кстати, бездетной), или ставить сцены из семейной жизни. Замечать, что во время ключевой сцены - Марта и Ник наверху занимаются любовью - Джордж читает не что-нибудь, а «Закат Европы» Шпенглера, или просто дать ему в руки что угодно, потому что занят он в эти мгновения совсем другим. Гинкас пошел по второму пути, но обнаружил совершенно неожиданный - я бы сказала, мужской - взгляд на классическое произведение.

Что ни говори, а даже Ричард Бартон в знаменитом фильме остался в тени Элизабет Тейлор. Роль Марты - это мечта любой актрисы. Драму разочарования, недовоплощенности, порушенных надежд, драму любви-ненависти по отношению к собственному мужу можно играть страстно и бесконечно. Что актриса в принципе и делает, но - в строгих рамках, очерченных для нее режиссером. Он сократил текст - причем, кажется, именно монологи Марты. Он вместе с художником по костюмам Светланой Логофет одел Марту в первой сцене нарочито безвкусно и карикатурно, словно подчеркивая, что перед нами не бывшая красавица и женщина-вамп, а просто несчастное, опустившееся и временами откровенно смешное созданье. И наконец, он решительно не захотел смотреть на Джорджа глазами Марты, воспринимать его как стенку, о которую ударяются брошенные ею мячи, - он увидел и доказал, что драма Джорджа сильнее и обжигает больнее. В каком-то смысле можно сказать, что он поставил спектакль о Джордже.

Он ведь и впрямь почти античный персонаж. Это он случайно застрелил собственную мать, а потом оказался опять же невольным виновником гибели отца. Эдип, как известно, тоже убил отца не по своей воле - но о его вине написаны тома. Потом Джордж по любви женился на дочке ректора - и опять осечка. Он тоньше и умнее среды, куда попал, но карьера не состоялась, книги напечатать не дали, детей у них с Мартой нет. Она тоже несчастна, и обоим не остается ничего другого, кроме как топить свое горе в алкоголе и садомазохистской игре, где Джордж настоящий виртуоз. Он и играет раунд за раундом не только с Мартой и молодыми гостями, но и со зрителями. И это от него невозможно оторвать глаз.

Шел к этой роли долго. И теперь его герой не просто траченный жизнью человек с потухшими глазами, каким он был в «Даме с собачкой», в фильме Ивана Вырыпаева «Танец Дели», но хитрец и философ. В помятом пиджаке и домашних тапочках он выглядит элегантнее с иголочки одетых Ника и Хани. Да, его переехал поезд этого брака, но горечь еще не до конца разъела душу, как это случилось у Марты, и его дьявольские игры «бей хозяина», «бей гостей», в сущности, преследуют одну цель - спасти ее, охранить от ужаса жизни, пусть и ценой жестокой правды. В этой пьесе принято играть любовь сквозь издевательства и проклятия, но так, как это делает Гордин, мне лично еще не приходилось видеть. Редкая актерская работа, сильная, бесстрашная, богатая на яркие краски и нежные полутона.

Надеюсь, что по мере того как спектакль будет расти, актерский ансамбль здесь сложится в полную силу. Уже сейчас есть свои запоминающиеся соло у Марии Луговой - Хани и Ильи Шляги - Ника. В этом скупом на очевидные режиссерские приемы спектакле дважды звучит Бетховен - и как же здорово танцует под него Хани, демонстрируя, что каждый слышит только ту музыку, которая звучит у него внутри, а что при этом думают и чувствуют остальные, ему, в сущности, совершенно неинтересно. Неожиданно совсем юный Ник интересен, когда пытается противостоять девятому валу семейки, куда он попал. Ольге Демидовой удался финал: когда она не клянет мужа (пока в спектакле не всегда понятно, за что), а ищет у него защиты.

На тюзовской премьере пьесы Олби вспоминаешь, что в лучших спектаклях Товстоногова, Додина и Яновской никогда не были видны нити, которыми сшито действие, - вроде артисты играют сами по себе, просто им все удается, и воздух наэлектризован, насыщен до предела. История рассказывается, как в первый и последний раз. Теперь и у приверженца более острой и эффектной режиссуры Гинкаса - та же «неслыханная простота».

Интересно, как бы прочитала эту пьесу сама Яновская. Они ведь такие разные. Вот было бы здорово: первый акт какого-нибудь известного произведения ставит она, а второй - он. Или вообще два спектакля рядом. А актеры одни и те же - бесстрашные и беззащитные. Актеры их театра.

Новые известия, 26 сентября 2003 года

Михаил Малыхин

Сон Веры Павловны

На премьере трагикомедии "Резиновый принц" зрители увидели новую Лолиту Милявскую

Первая премьера сезона в Театре эстрады - "Резиновый принц" - прошла без аншлага, зато с овациями и морем цветов. Уродливые декорации и глупые режиссерские "спецэффекты" так и не смогли испортить спектакль.

О спектакле "Резиновый принц" в Москве трубили весь сентябрь. Пожалуй, только слепой или глухой не знал о предстоящем скандале - не слышал о том, что настоящее название первой пьесы сезона театра Геннадия Хазанова - "Фаллоимитатор", не видел расклеенных по Москве афиш спектакля с изображением Лолиты Милявской, которая весь сентябрь готовилась к своему театральному дебюту. Конечно, к подмосткам Театра эстрады Лолита успела привыкнуть еще в прошлом году, когда играла Маму Мортон в мюзикле "Чикаго". Однако одно дело - мюзикл, где нужно петь и танцевать, а другое - сыграть настоящую театральную роль, да еще в спектакле, где настоящих актеров всего-то три человека. Впрочем, на партнеров Милявской жаловаться не пришлось - ими стали 29-летний Евгений Стычкин, известный своими ролями в театре и кино ("Апрель", "Танго втроем" и др.), а также звезда российского Молодежного театра (РАМТ) Александр Гришаев.

Однако аншлага на премьере не было - зал на 1300 мест заполнен едва наполовину. В партере сидели звезды телевидения, театра и кино, среди которых самыми крупными фигурами были Станислав Садальский и Руслана Пысанка. Когда занавес открылся, очень хотелось тут же встать и уйти - таких убогих декораций из папье-маше теперь нет, наверное, и в студенческом театре МГУ. А Лолита Милявская в роли некоей пьяной бизнесвумен Веры Павловны на плечах некоего Виталика (Александра Гришаева) выглядела совсем не смешно - скорее омерзительно. Зрители притихли, пытаясь разобрать то невнятное бормотание, которое исторгала новоявленная актриса, изображая крайнюю степень алкогольного опьянения. Правда, потом выяснилось, что пьяна Вера Павловна после своего дня рождения, где ей вместо цветов подарили деньги в коробочках и резиновую куклу из секс-шопа. Тут зрителям стало ее по-человечески жалко. А когда на десятой минуте героиню привел в чувство и научил говорить внятно сказочно оживший "резиновый принц" (Евгений Стычкин), от спектакля трудно было оторваться. В дуэте с высококлассным актером Лолита преобразилась. Она, словно по волшебству, из актрисы-любительницы преобразилась в крепкого профессионала театра, который умеет не только плясать рок-н-ролл на сцене, но и заставляет своей игрой зрителей искренне поверить в реальность театральной сказки.

Следить за сюрреалистическим романом немолодой богатой женщины и юного "отпрыска" резиновой лодки и футбольного мяча не мешали даже банальные режиссерские "находки" Павла Каплевича. Откровенно дешево смотрелись "смешные" видеофрагменты из зажигательных индийских лент, хохмы Чарли Чаплина и красивые кадры из душещипательной трагедии "Титаник". А танцевальные репризы между отдельными номерами пьесы "Резиновый принц" походили на заурядные танцы заштатных стриптизеров заштатных клубов.

Вся эта режиссерская мишура и пошловатые музыкальные ритмы нисколько не мешали развитию основного сюжета обычной человеческой трагедии. Ведь именно трагедию мастерски разыгрывала Милявская. На комедию премьера походила лишь отчасти - по ходу сюжета героиня ("не баба, а денежная масса", как она сама себя характеризует) окончательно разочаровывается в "живых мужиках" и в конце спектакля сходит с ума от того, что ее разлучают с принцем. Разлучают с человеком, которому все равно, что в кошельке у его возлюбленной, с мужем, который не гоняется за ней со сковородкой, требуя яичницу, с любовником, для которого секс - не самое главное в семейных отношениях. Как выясняется в финале - идеальный романтический герой Вере Павловне только приснился.

В конце спектакля Лолита вышла на поклон вся в слезах. Вместе с нею стоя рыдал весь зал. Героиня Милявской - сильная женщина, которая, как в песне "плачет у окна" в ожидании своего принца, ищет и не находит свою большую и чистую любовь, оказалась близка и понятна многим. Понятна, потому что многие зрители-женщины в Вере Павловне узнавали себя, а зрители-мужчины - своих жен и подруг.

Коммерсант , 26 сентября 2003 года

Роман Должанский

Дутый принц

"Фаллоимитатор" в Театре эстрады

В московском Театре эстрады показали премьеру спектакля Нины Чусовой "Резиновый принц" по пьесе Олега Богаева "Фаллоимитатор". В главной роли на драматической сцене дебютировала певица Лолита Милявская.

Героиню новоиспеченной драматической актрисы зовут Вера Павловна. Не хочу притворяться особенно умным, но я почему-то сразу вспомнил роман Чернышевского "Что делать?". Может быть, потому, что уже на первых минутах спектакля стал мучить себя не менее проклятыми вопросами: "зачем пришел?", "когда это кончится?" и "кто виноват?". Ну правда же, кто виноват, что богатая современная бизнесвумен, живущая в квартире с неправдоподобным количеством комнат, так фатально несчастлива в личной жизни? Талантливый екатеринбургский драматург Олег Богаев (он известен прежде всего пьесой "Русская народная почта", которую в Москве играл Олег Табаков) не дает ответа на этот животрепещущий вопрос. Зато придумывает забавную ситуацию: одинокой миллионерше Вере Павловне подарили надувного резинового мужчину, а он первой же ночью возьми да и обернись живым мужиком.

Эта дебютная идея, естественно, чревата множеством комических поворотов и реплик. Мне, например, очень понравилась биография героя, начинающаяся фразой "Мой папа был футбольным мячом, а мама – надувной лодкой". Если есть охота, можно и в других местах посмеяться над заготовками из авторских записных книжек господина Богаева. Надеюсь, излишне объяснять, что между двумя героями зарождается большое и светлое чувство. Герой странного романа все время меняет обличья: в присутствии третьих лиц он предстает уродливой полусдувшейся игрушкой, а наедине с Лолитой – очень пластичным и энергичным актером Евгением Стычкиным.

Нина Чусова поставила не спектакль, а спектакль-концерт: разговорные интермедии сменяются музыкально-танцевальными номерами в кислотных костюмах и фрагментами из великих фильмов, которые возникают на экране-заднике: "Огней большого города", "Унесенных ветром", "Титаника" и пр. Впечатление, что попал в театр миниатюр, усиливается от того, что все роли живых, настоящих людей играет один Александр Гришаев. Он и раньше много играл у Нины Чусовой, актер он смешной и заводной, поэтому персонажи буквально "отлетают от зубов" – подруга из Америки, мужчина по вызову, внезапно объявившийся муж героини, врач в психушке. Трансформациями в привычном смысле этого слова гришаевские маски назвать нельзя, потому что они слишком предсказуемы и небрежны, но похихикать опять-таки можно.

Разбирать режиссерскую работу Нины Чусовой не приходится: концерт сделан на скорую руку. На театральном жаргоне это называется "развела актеров". Да и странно было бы слезами обливаться над вымыслом об ожившем фаллосе. Надо просто признать за молодым режиссером право заработать деньги и на этом поставить точку. Иначе придется пуститься в бессмысленные разговоры в пользу бедных – вот, ну как же так, Нина, зачем же расходовать свое имя, зачем после совсем недавних "Мамапапасынсобаки" в "Современнике" и "Вия" в филиале Театра Пушкина, ай-ай-ай и так далее. Все взрослые люди, все хозяева своих репутаций и все хотят кушать. Дебютантка Лолита Милявская разбора своей игры тоже не дождется: ее концертная деятельность хорошо известна, попсовый имидж тоже, ничего нового пока не прибавилось. Дай бог, сыграет в будущем что-то неожиданное – тогда и поговорим о наличии (или отсутствии) драматического дарования.

Спектакль наверняка прокатится по городам и весям. Он не успевает смертельно надоесть – идет всего час с небольшим. В конце героиня сходит с ума от любви к сморщенному куску резины, а психиатр успокаивает ее: "Вера Павловна, это сон!" Публика, уловив культурную ассоциацию, радостно аплодирует – приятно, когда тебя считают все-таки не полной дурой.

Столичная вечерняя газета, 26 сентября 2003 года

Глеб Ситковский

Киноконцерт для Лолиты в Театре эстрады

Нина Чусова всего за какие-нибудь два сезона, прошедшие с момента ее появления на отечественной театральной орбите, зарекомендовала себя режиссером дерзким и эксцентричным. Лолита Милявская имеет репутацию одной из самых эксцентричных особ отечественной попсы. По-видимому, рано или поздно они просто обязаны были встретиться. Вчера в Театре эстрады прошла премьера "Резинового принца" по пьесе Олега Богаева, где Лолита бесстрашно сыграла одинокую стареющую бизнес-леди, озабоченную поисками идеального мужчины. Ни единой песенки, настоящая драматическая роль.

Вообще-то, продюсер Павел Каплевич выбрал излюбленную всевозможными антрепризами сцену Театра эстрады зря. Акустика из рук вон, местоположение так себе... Стоит ли удивляться, что зал в результате был заполнен не полностью? Сами виноваты. А ведь премьера поначалу обещала быть громкой.

Пьеса Олега Богаева "Фаллоимитатор", на мой вкус, слишком сентиментальна, а местами и просто донельзя фальшива. Самые слезливые места Чусова безжалостно почикала, но идея взять для постановки богаевскую пьесу, где взрослая женщина влюбляется в резиновую куклу из секс-шопа, все-таки принадлежала ей. И ничего удивительного в этом выборе нет. Никто на нашей сцене не умеет играть в куклы лучше, чем Чусова. И какая, в конце концов, разница, где куплена эта кукла - в секс-шопе или "Детском мире".

Лолита из одинокой пьяной бабы, распевающей "ла-ла-лай", на наших глазах превращается в обычную девчонку, заигравшуюся с куклами. Пока резиновый герой Евгения Стычкина выделывает с ней хитроумные па на авансцене, на заднике крутят кино. В старые времена это называлось на нашем ТВ "Киноконцерт": кадры из "Титаника" перемежаются чаплинскими "Огнями большого города" или даже танцами из индийского кино.

Что-то вроде концертных номеров демонстрирует нам и прекрасный комик Александр Гришаев, исполняющий в спектакле полдесятка ролей. Он нам и американскую подругу покажет с мощно выдающимися вперед по курсу буферами, и старого морского волка. Каждая роль - превосходный эстрадный номер. Да и вообще эстрада в "Резиновом принце" начисто "забивает" театр. Но и чего другого можно было желать? Местоположение искрометного представления обязывает.

Н ина Чусова: "Бабок пока не срубили"

Корреспондент "Столичной" Глеб Ситковский застал режиссера Нину Чусову за рулем автомобиля - она изучала дороги Румынии. Но тем не менее нашла несколько минут для того, чтобы прокомментировать премьеру самой коммерческой из своих постановок.

- Скажите, Нина, а для чего вообще весь этот проект с Милявской затевался?
- Честно? Срубить бабок. Я этого не скрываю и откровенно вам говорю. Но это только поначалу. Потом, когда репетировать начали, то оказалось, что искусство для нас все-таки важнее бабок.

- Бабки получилось срубить?
- Пока не срубили. К сожалению.

- Может быть, плохо раскрутили проект?
- Я в этом ничего не понимаю. Даже не знаю, сколько на спектакль потрачено. Спросите Каплевича, он лучше разбирается.

- Легко было с Лолитой работать?
- Отлично работалось. Она человек очень открытый ко всяким экспериментам. И откровенный. Едва прочтя пьесу, сказала, что это про нее написано. Это ж надо смелость иметь для того, чтоб такое сказать. У нее все впереди, я думаю. Все-таки первый опыт в драматическом театре. А вообще я ее воспринимала не как актрису, а как подходящий персонаж.

- Будете еще с ней работать?
- Ну не знаю.

Московские новости, 30 сентября 2003 года

Нина Агишева

Фаллос с человеческим лицом

В Театре эстрады по-своему перетолковали четвертый сон Веры Павловны

Сны Веры Павловны - единственное, что выпускник школы помнит про Чернышевского, - не дают покоя современным авторам. В частности, драматургу Олегу Богаеву, который в пьесе "Фаллоимитатор" предложил такую версию: на самом деле в своем четвертом сне Вера Павловна видела вовсе не общество благоденствия, а безотказный фаллос с человеческой душой. Почему сон и считается счастливым. Судя по битком набитому залу Театра эстрады, где давали спектакль "Резиновый принц", об этом мечтают многие женщины.

Еще один поворот сюжета на тему "одинокая женщина желает познакомиться" постарались упаковать поярче: Веру Павловну, тоскующую по любви бизнес-вумен, которой и приснился оживший фаллоимитатор, играет вечно разведенная (имидж!) эстрадная звезда Лолита Милявская, а поставила спектакль Нина Чусова, один из самых модных театральных режиссеров столицы. В прошлом сезоне считалось хорошим тоном пойти на ее "Героя" в РАМТе, Анастасия Вертинская сделала с ней "Пигмалион", "Вий" Чусовой пугает зрителей филиала Театра имени Пушкина; стремление режиссера во что бы то ни стало похохмить и показать на сцене побольше трюков явно оказалось востребованным. Оно же закономерно привело Чусову в Театр эстрады, где и выяснилось, что ее приемы смешить зал стары, как мир. Вот Милявская, спотыкаясь, падая и ругаясь, изображает пьяную женщину, а потом, под аплодисменты, надувает резинового дружка с нарисованными усами. Вот здоровенный мужик с накладной грудью играет ее приехавшую из Америки подругу (эти переодетые в женщин мужчины вообще фирменный знак чусовских постановок). Акты любви (если так можно назвать отношения с фаллоимитатором) иллюстрируют танцы: индийские, латина и даже Рио-Рита. Текст соответствующий: "Тебя твой Гарри часто гарит? Один раз в году на День Поминовения?" Словом, презираемые некогда всеми Рацер и Константинов кажутся просто целомудренными классиками. А веселье такое же унылое.

Не скажу плохого об актерах -они стараются изо всех сил. Лолита Милявская даже ни разу не запела, хотя чего только не делала на сцене. боксировала и носила "принца" (не резинового, а живого) на руках. Культивируемое ею на эстраде снисходительно-пренебрежительное отношение к мужчинам как к импотентам и недоумкам (вспомните хит "Мой маленький") точно совпало и с пьесой, и с настроением части зала - одна из зрительниц перед началом спектакля так прямо и сказала в телекамеру: "Все мужики сволочи". Мысль не новая, но, как оказалось, вечная. Понимаю также, почему Чусову привлекла эта пьеса: в сущности, все, что она делает, тоже является имитацией - драмы, комедии, фарса. Но имитацией такой бойкой и напористой, что не сразу и разберешь, что к чему. Например, в "Резиновом принце", в то время как Вера Павловна бьется - по большей части на полу - в психозе (нас хотят убедить - тоскует по большой и чистой любви) и явно нуждается в медицинской помощи, на экране показывают отрывки из "Титаника", "Унесенных ветром" и фильмов Чаплина. Увы, вся мощь мирового кинематографа оказывается бессильной перед фальшью коротенького (заявленный в программке на два действия, он идет полтора часа без антракта) спектакля, а имитаторы оживают только в снах героинь плохих романов и плохих пьес.

Театральный критик нечасто бывает в Театре эстрады, поэтому я с любопытством разглядывала чистенькое отремонтированное фойе, памятную доску Борису Брунову и стайку девочек, прямо в партере исступленно фотографирующих Геннадия Хазанова, тоже решившего посмотреть премьеру в своем театре. Когда возня с фаллоимитатором, которого артистка то выкидывала в окно, то прижимала к груди, надоела, подняла глаза - и увидела замечательную надпись: прямо поверх сцены красовались герб с серпом и молотом и слова: "Слава великому советскому народу". Это было действительно смешно - Хазанов переиграл "резинового принца". А новый спектакль, как и в старые времена, после столичных показов начнет "чес" по городам и весям -можно предположить, успешный.

Российская газета, 1 октября 2003 года

Алена Карась

Искусство имитации

В Театре эстрады прошли первые представления нового спектакля Нины Чусовой "Резиновый принц"

НИНА Чусова задала жару всему современному театру. Показала, что почем и где находится настоящий нерв современности.

Находится он в неудовлетворенном самолюбии Ларисы Милявской, Лолиты то есть, и в обслуживающем ее гении молодого и успешного драматурга Олега Богаева. Богаев, лауреат всевозможных премий, сочинил выдающееся произведение "Фаллоимитатор". Продюсер Павел Каплевич, известный художник и автор нескольких нашумевших театральных проектов, соединил в одном флаконе "блистательного комедиографа" Чусову, знатока человеческих душ Олега Богаева и великую певицу наших дней Лолиту. Тема соединения - неудовлетворенность. Богатая русская бизнес-леди страдает без любви. На юбилей ей дарят резинового "принца", фаллоимитатор, и она с удивлением обнаруживает в нем живую, трепетную душу скромного молодого человека (его играет известный и талантливый артист театра и кино Евгений Стычкин). С ним она переживает женское возрождение. Но мир как туман и похож на обман. Резинка есть только резинка. Лолита вновь остается одна. В обществе психиатра...

Все это душераздирающее действо снабжено эффектными многоэтажными головными уборами Павла Каплевича, буйством красок и огромным телеэкраном за окнами "миллионной" квартиры героини. Там, в этих окнах, чего только нет: добрые старые советские фильмы о любви, кадры "Титаника" с Ди Каприо и прочая любовная белиберда. В самые ответственные мгновения, когда героиня рассказывает о своем одиночестве или счастье внезапно открывшейся любви, зал замирает в каком-то вдохновенном восторге. Возможно, так замирали когда-то на товстоноговском "Идиоте" или "Трех сестрах" Эфроса.

Сегодня все проще - автор "Русской народной почты", объявленной едва ли не вершиной новой отечественной драматургии, выбранной самим Табаковым для своего бенефиса, сочиняет историю про женское одиночество и спасение от него с помощью резинового фаллоса, а подающий надежды молодой режиссер Чусова оформляет ее в развязное шоу с песнями, плясками и танцевальной группой поддержки. Драматический талант Лолиты Милявской превращает этот опус в решительный абсурд. Во-первых, ее не слышно со второго ряда. Разговаривать о любви - это ведь вам не петь. Во-вторых, демонстрировать залу свою трагическую неспособность двигаться тоже довольно рискованно.

Но самым необыкновенным здесь предстает талант нового дарования Нины Чусовой. Недавний "триумфатор", автор прошлогоднего "хита" в "Современнике" "Мамапапасынсобака", Чусова получила огромный аванс критических и зрительских ожиданий. Распорядиться им таким вызывающе наглым образом - безответственно по отношению к собственному таланту. Но для Нины Чусовой это не аргумент. Она быстро поняла, что сегодня в мире шоу-бизнеса, к которому она с удовольствием себя причислила, талант не имеет ровно никакого значения. Огромный Театр эстрады будет заполнен оболваненной публикой и принесет свои дивиденды. Чусова молода, ей нравится резвиться и пробовать свое дарование в самых неожиданных областях, рисковать и радовать поглупевший зал немудреными эстрадными развлечениями. Вот только как после этого вернуться к серьезному театру? Ведь в "Современнике" она приступила к репетициям пьесы Островского "Гроза". Но для Чусовой и это не проблема: новое поколение выбирает...

Нина Агишева

Барбара: Скажи, когда ты вернешься?

Посвящается моему мужу

Сергею Николаевичу,

который открыл мне

Францию и Барбару

Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко

В России будет книга о Барбаре, певице, поэте и композиторе. О Барбаре, которую я помню всегда. Барбара смеялась, ее руки взлетали, как птицы, она смотрела на вас насмешливо и пристально – и знала о вас все просто по тому, как вы дышите, молчите, по вашему взгляду. Она учила вас жить так, как будто горя не существовало. Она обладала даром сострадания, была свободна в своих противоречиях и хранила верность Любви. Я хочу надеяться, что русские читатели и слушатели откроют для себя Барбару и ее песни.

Фанни Ардан

Начало. Я – японка

Дело было в Париже. Мы с мужем возвращались из очередного пригорода и в поезде просматривали газету, чтобы по московской привычке определиться, куда пойти вечером. Вдруг я прочла: Kazue chante Barbara (Казуэ поет Барбару). Barbara. Господи! К тому времени мы уже не просто знали, что это знаменитая французская певица, которую Франция обожала не меньше, чем Брассенса, Бреля, Гинзбура, а может, и больше, но заслушивались ее записями – нервными, тонкими, удивительными. Она была поэт и музыкант. Пела и аккомпанировала себе на рояле. Сама писала тексты песен. Пела нежным высоким голосом, неуловимо напоминающим интонации нашей Беллы Ахмадулиной. Записи ее концертов в “Олимпии” и “Шатле” сводили с ума: количеством абсолютно счастливых лиц в зале, ее диковинной пластикой и улетающим куда-то в небо голосом, а главное – полным слиянием зала и исполнителя. Это был экстаз: ей подпевали, в паузах первыми выкрикивали из зала слова песен и аплодировали так, будто случился самый последний концерт в их и ее жизни. Я начала учить французский. В Париже скупала книги о ней – их оказалось на удивление много. Биографии, мемуары, дискография, даже толстый том текстов всех песен – отдельное спасибо от тех, для кого французский не родной. То есть он, конечно, родной, роднее некуда для русского человека, но какой же трудный!

Словом, мы отправились по указанному адресу на остров Сен-Луи, что в самом центре города. Я так волновалась, что совершенно забыла про какую-то Казуэ. Барбара. Это будут ее песни. В Париже. Всегда хочется надеяться на чудо: до сих пор в книжных магазинах внимательно просматриваю все имеющиеся в наличии романы Остин и Бронте, как будто может появиться новый… За полчаса до начала мы подошли к заветной двери самого обычного дома. Никого. За четверть часа из этой двери вышел благообразный седой господин и стал продавать билеты. В небольшой комнате стояло пианино и три ряда кресел. Нас, зрителей, было одиннадцать человек: две немолодые пары, три юные девушки, два гея и мы. На импровизированную сцену вышла… японка. Сильно за сорок. Не очень красивая. Когда она запела, стало ясно, что голоса у нее почти нет. Зато есть проблемы со слухом. Я опустила глаза, муж иронизировал надо мной и над всей этой ситуацией, французы сидели как ни в чем не бывало. После третьей песни произошло чудо: над нашими головами витал дух великой Барбары. Она не могла не прийти к тем, кто ее так любил, – к японке Мари Казуэ, подготовившей целую программу ее песен и певшей их как-то благоговейно, временами закрывая глаза, к ее старым почитателям, узнававшим знакомые мелодии и улыбавшимся им, к девочкам с тату, пришедшим послушать Барбару. Нам всем было хорошо вместе, и в конце вечера мы с благодарностью принимали в дар диск: Мари Казуэ поет Барбару. И тогда я поняла, что любовь может все. Я должна написать о Барбаре. Тем более что в России ее мало кто знает. Хотя ее музыка и песни имеют самое прямое отношение к тому романтическому (как сейчас стало понятно) времени, в котором мы жили и даже были счастливы. И которое ушло, как уходит каждое время. Остались цвет, звук, голос, воспоминание. Я решила писать о Барбаре и о нашей жизни, которая, хоть и проходила, как казалось, в другой галактике, нашла свое выражение в песнях французской певицы Барбары, урожденной Моник Серф.

Маленькая девочка с растрепанными волосами,
Которая прятала свои обиды в потерянных садах
И которая любила дождь, и ветер, и всякие пустяки,
И свежесть ночи, и запретные игры -
Когда наступит заветный день,
Мы уйдем с тобой вместе – без прошлого и без багажа…

Из песни Барбары Sans bagages

Ранним апрельским утром 1997 года в большом старом доме в местечке Преси-сюр-Марн, что в тридцати километрах восточнее Парижа, у окна, выходящего в сад, сидела немолодая женщина. Она писала предисловие к своим мемуарам – неоконченным, потому что жить ей оставалось ровно семь месяцев. Судя по предисловию, она это знала. Оно очень короткое и обжигает, как ее песни: там неизбывная тоска по концертам, которых больше никогда не будет, по запаху пудры в гримерке, по тому, как отчаянно бьется сердце в кулисах перед выходом на сцену, – и описание сада, который как будто наполнял ее жизнь смыслом последние пять лет. Там перемешаны воспоминания о том, как роковым вечером 1993 года в театре “Шатле” она впервые на несколько мгновений почувствовала, что тело больше ей не подвластно, и была вынуждена прервать спектакль, – и картины начинающих цвести в апреле роз и белых глициний, за которые она хватается как утопающий за соломинку. “Сейчас шесть утра, мне шестьдесят семь лет, я обожаю свой дом”, – уговаривает она себя. Любимое кресло-качалка, красная лампа – почему-то она любила красные лампы и ставила такие в каждую комнату – и проникающий сквозь тяжелые шторы первый луч солнца как знак другой, настоящей жизни, которой больше никогда не будет. А что такое настоящая жизнь? Ужас, который преследовал ее все долгие годы, после того как болезнь оборвала концерты и заставила жить в Преси, – или запахи просыпающейся после зимы земли, которые так волнуют? “Я пишу, потому что это единственное, что я могу сейчас делать…”

Она пишет про детство. В нем всегда есть загадка: им все начинается и им же – по сути – все и заканчивается. Она пытается заново прожить свою жизнь, но не успевает.

Моник Серф родилась в Париже 9 июня 1930 го- да, на рю Брошан, недалеко от сквера Батиньоль. Это был Троицын день, и над Парижем сияло солнце. По гороскопу она Близнец – под этим знаком рождаются художники и люди с тяжелым характером. Моник появилась на свет в стопроцентно еврейской семье: отец, Жак Серф, был выходцем из Эльзаса, мать, Эстер Бродская, хорошенькая миниатюрная женщина, которая внешне, как утверждали, походила на Эдит Пиаф, родилась в молдавском Тирасполе. Оттуда бежали, спасаясь от погромов, бабушка и дедушка Моник. Их звали Хава Пустыльникова и Моисей Бродский. Сначала казалось, что им повезло гораздо больше, чем тем их родичам, которые попали в Африку или в Палестину. Но в Европе началась война, и им снова пришлось бежать – теперь уже от фашистов. Бог хранил семью: никто из них не носил желтых звезд, не попал в концлагерь, а то, что детей (у Моник был старший брат Жан и младшая сестра Регина, а в 1942-м родился еще Клод) часто отдавали родственникам, а то и вовсе чужим людям, и сменили они за время войны множество мест, – это не так уж и важно. Главное, что они выжили. Из этих бесконечных и опасных скитаний Моник вынесла два важных качества своего характера: умение молчать и страсть к перемене мест. И еще – едва ли не главную любовь своей жизни.

У каждого из нас есть свое прустовское пирожное “мадлен”, один запах которого приносит радость и навевает дорогие воспоминания. Чаще всего это почему-то связано с образом бабушки. Моник здесь не исключение: она обожала свою granny, как на английский манер звала бабушку, – и даже “мадленка” своя у нее есть – на первых же страницах ее книги упомянуты печенье с белым изюмом из Коринтии и штрудель с яблоками и грецким орехом, которые так вкусно бабушка умела готовить. До войны молодые и красивые родители больше занимались собой, отец много работал (он торговал кожей и много разъезжал), в 1938-м родилась Регина, словом, было не до старшей дочки. Бабушка одна находила время рассказать про жизнь в России, когда “мама была маленькой”, про переезд семьи в Париж, пела песни своей молодости – Бог весть на каком языке, теперь этого уже никто не узнает. Предполагаю, что все-таки не на русском. И главное – слушала, как внучка “играла” на воображаемом пианино, стуча пальчиками по столу. Первая узнала тайну: девочка мечтает быть великой пианисткой. Не стала смеяться. Рассказывала на ночь сказки про дикого волка, который ходит по заброшенным лесным тропам и одним своим взглядом делает детей послушными. Эту сказку внучка запомнила на всю жизнь – и потом рассказывала детям из школы в Преси, которых обязательно приходила поздравить с Новым годом.

Посвящается моему мужу

Сергею Николаевичу,

который открыл мне

Францию и Барбару

Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко

В России будет книга о Барбаре, певице, поэте и композиторе. О Барбаре, которую я помню всегда. Барбара смеялась, ее руки взлетали, как птицы, она смотрела на вас насмешливо и пристально – и знала о вас все просто по тому, как вы дышите, молчите, по вашему взгляду. Она учила вас жить так, как будто горя не существовало. Она обладала даром сострадания, была свободна в своих противоречиях и хранила верность Любви. Я хочу надеяться, что русские читатели и слушатели откроют для себя Барбару и ее песни.

Фанни Ардан

Начало. Я – японка

Дело было в Париже. Мы с мужем возвращались из очередного пригорода и в поезде просматривали газету, чтобы по московской привычке определиться, куда пойти вечером. Вдруг я прочла: Kazue chante Barbara (Казуэ поет Барбару). Barbara. Господи! К тому времени мы уже не просто знали, что это знаменитая французская певица, которую Франция обожала не меньше, чем Брассенса, Бреля, Гинзбура, а может, и больше, но заслушивались ее записями – нервными, тонкими, удивительными. Она была поэт и музыкант. Пела и аккомпанировала себе на рояле. Сама писала тексты песен. Пела нежным высоким голосом, неуловимо напоминающим интонации нашей Беллы Ахмадулиной. Записи ее концертов в “Олимпии” и “Шатле” сводили с ума: количеством абсолютно счастливых лиц в зале, ее диковинной пластикой и улетающим куда-то в небо голосом, а главное – полным слиянием зала и исполнителя. Это был экстаз: ей подпевали, в паузах первыми выкрикивали из зала слова песен и аплодировали так, будто случился самый последний концерт в их и ее жизни. Я начала учить французский. В Париже скупала книги о ней – их оказалось на удивление много. Биографии, мемуары, дискография, даже толстый том текстов всех песен – отдельное спасибо от тех, для кого французский не родной. То есть он, конечно, родной, роднее некуда для русского человека, но какой же трудный!

Словом, мы отправились по указанному адресу на остров Сен-Луи, что в самом центре города. Я так волновалась, что совершенно забыла про какую-то Казуэ. Барбара. Это будут ее песни. В Париже. Всегда хочется надеяться на чудо: до сих пор в книжных магазинах внимательно просматриваю все имеющиеся в наличии романы Остин и Бронте, как будто может появиться новый… За полчаса до начала мы подошли к заветной двери самого обычного дома. Никого. За четверть часа из этой двери вышел благообразный седой господин и стал продавать билеты. В небольшой комнате стояло пианино и три ряда кресел. Нас, зрителей, было одиннадцать человек: две немолодые пары, три юные девушки, два гея и мы. На импровизированную сцену вышла… японка. Сильно за сорок. Не очень красивая. Когда она запела, стало ясно, что голоса у нее почти нет. Зато есть проблемы со слухом. Я опустила глаза, муж иронизировал надо мной и над всей этой ситуацией, французы сидели как ни в чем не бывало. После третьей песни произошло чудо: над нашими головами витал дух великой Барбары. Она не могла не прийти к тем, кто ее так любил, – к японке Мари Казуэ, подготовившей целую программу ее песен и певшей их как-то благоговейно, временами закрывая глаза, к ее старым почитателям, узнававшим знакомые мелодии и улыбавшимся им, к девочкам с тату, пришедшим послушать Барбару. Нам всем было хорошо вместе, и в конце вечера мы с благодарностью принимали в дар диск: Мари Казуэ поет Барбару. И тогда я поняла, что любовь может все. Я должна написать о Барбаре. Тем более что в России ее мало кто знает. Хотя ее музыка и песни имеют самое прямое отношение к тому романтическому (как сейчас стало понятно) времени, в котором мы жили и даже были счастливы. И которое ушло, как уходит каждое время. Остались цвет, звук, голос, воспоминание. Я решила писать о Барбаре и о нашей жизни, которая, хоть и проходила, как казалось, в другой галактике, нашла свое выражение в песнях французской певицы Барбары, урожденной Моник Серф.

Маленькая девочка с растрепанными волосами,

Которая прятала свои обиды в потерянных садах

И которая любила дождь, и ветер, и всякие пустяки,

И свежесть ночи, и запретные игры -

Когда наступит заветный день,

Мы уйдем с тобой вместе – без прошлого и без багажа…

Из песни Барбары Sans bagages

Ранним апрельским утром 1997 года в большом старом доме в местечке Преси-сюр-Марн, что в тридцати километрах восточнее Парижа, у окна, выходящего в сад, сидела немолодая женщина. Она писала предисловие к своим мемуарам – неоконченным, потому что жить ей оставалось ровно семь месяцев. Судя по предисловию, она это знала. Оно очень короткое и обжигает, как ее песни: там неизбывная тоска по концертам, которых больше никогда не будет, по запаху пудры в гримерке, по тому, как отчаянно бьется сердце в кулисах перед выходом на сцену, – и описание сада, который как будто наполнял ее жизнь смыслом последние пять лет. Там перемешаны воспоминания о том, как роковым вечером 1993 года в театре “Шатле” она впервые на несколько мгновений почувствовала, что тело больше ей не подвластно, и была вынуждена прервать спектакль, – и картины начинающих цвести в апреле роз и белых глициний, за которые она хватается как утопающий за соломинку. “Сейчас шесть утра, мне шестьдесят семь лет, я обожаю свой дом”, – уговаривает она себя. Любимое кресло-качалка, красная лампа – почему-то она любила красные лампы и ставила такие в каждую комнату – и проникающий сквозь тяжелые шторы первый луч солнца как знак другой, настоящей жизни, которой больше никогда не будет. А что такое настоящая жизнь? Ужас, который преследовал ее все долгие годы, после того как болезнь оборвала концерты и заставила жить в Преси, – или запахи просыпающейся после зимы земли, которые так волнуют? “Я пишу, потому что это единственное, что я могу сейчас делать…”

Она пишет про детство. В нем всегда есть загадка: им все начинается и им же – по сути – все и заканчивается. Она пытается заново прожить свою жизнь, но не успевает.

Моник Серф родилась в Париже 9 июня 1930 го- да, на рю Брошан, недалеко от сквера Батиньоль. Это был Троицын день, и над Парижем сияло солнце. По гороскопу она Близнец – под этим знаком рождаются художники и люди с тяжелым характером. Моник появилась на свет в стопроцентно еврейской семье: отец, Жак Серф, был выходцем из Эльзаса, мать, Эстер Бродская, хорошенькая миниатюрная женщина, которая внешне, как утверждали, походила на Эдит Пиаф, родилась в молдавском Тирасполе. Оттуда бежали, спасаясь от погромов, бабушка и дедушка Моник. Их звали Хава Пустыльникова и Моисей Бродский. Сначала казалось, что им повезло гораздо больше, чем тем их родичам, которые попали в Африку или в Палестину. Но в Европе началась война, и им снова пришлось бежать – теперь уже от фашистов. Бог хранил семью: никто из них не носил желтых звезд, не попал в концлагерь, а то, что детей (у Моник был старший брат Жан и младшая сестра Регина, а в 1942-м родился еще Клод) часто отдавали родственникам, а то и вовсе чужим людям, и сменили они за время войны множество мест, – это не так уж и важно. Главное, что они выжили. Из этих бесконечных и опасных скитаний Моник вынесла два важных качества своего характера: умение молчать и страсть к перемене мест. И еще – едва ли не главную любовь своей жизни.

У каждого из нас есть свое прустовское пирожное “мадлен”, один запах которого приносит радость и навевает дорогие воспоминания. Чаще всего это почему-то связано с образом бабушки. Моник здесь не исключение: она обожала свою granny, как на английский манер звала бабушку, – и даже “мадленка” своя у нее есть – на первых же страницах ее книги упомянуты печенье с белым изюмом из Коринтии и штрудель с яблоками и грецким орехом, которые так вкусно бабушка умела готовить. До войны молодые и красивые родители больше занимались собой, отец много работал (он торговал кожей и много разъезжал), в 1938-м родилась Регина, словом, было не до старшей дочки. Бабушка одна находила время рассказать про жизнь в России, когда “мама была маленькой”, про переезд семьи в Париж, пела песни своей молодости – Бог весть на каком языке, теперь этого уже никто не узнает. Предполагаю, что все-таки не на русском. И главное – слушала, как внучка “играла” на воображаемом пианино, стуча пальчиками по столу. Первая узнала тайну: девочка мечтает быть великой пианисткой. Не стала смеяться. Рассказывала на ночь сказки про дикого волка, который ходит по заброшенным лесным тропам и одним своим взглядом делает детей послушными. Эту сказку внучка запомнила на всю жизнь – и потом рассказывала детям из школы в Преси, которых обязательно приходила поздравить с Новым годом.